- Варя меня зовут. Можно -
Варюха...
Было понятно без слов, что Кальв никогда не видал огурцов и понятия не имел, что это
такое, но смелость викинга оказалась сильнее его невежества.
Сожрав огурец в два укуса, Кальв встряхнул головой, а затем склонил перед Варей голову:
- Здравствуй, валькирия... Варюха! - и, обведя все тем же странным взглядом всех
окружающих, добавил, указывая на опустошенную чарку: - Сумерки богов!
- Конечно, на пустой желудок - сразу двести ахнул! - сочувственно вздохнула одна из
девиц.
- Нумудак, - кивнул, соглашаясь, Кальв.

* * *

Сигурд старался отвлечь свои мысли подальше от того, чем ему приходилось заниматься в
полном одиночестве. Вяленое мясо с каждым днем портилось все сильнее; запах тухлятины
становился порой настолько резким, что впору было выйти и стравить за борт, но ярл Сигурд
знал, что тухлое мясо не может убить, наоборот, оно лучше впитывается в тело - не случайно
же медведи никогда не едят свежатины, а всегда прячут еще теплую убоинку куда-нибудь в
укромное место, к которому приходят лакомиться неделей - десятью днями позже.
Медведь - животное умное, и Сигурд , давясь вяленой тухлятиной, представлял себя
именно этим зверем, чтобы подавить глупое отвращение своего организма к полезной для
жизни еде.
Впрочем, самовнушение требовалось ему лишь на первом этапе ужина, а затем
появлялись какие-то странные фантазии, в которых он иногда, например, летал в небе
свободной, легко парящей в свежем ветре птицей...
Конкретнее - летал стервятником. И всюду выискивал падаль.
В тех же фантазиях, возникавших от передозировки токсинов в крови, приходилось ему и
нырять в морские глубины. Плывя, скользя в придонных течениях, среди загадочных,
беспросветных, но хрустально чистых вод ледяных глубин, Сигурд становился камбалой и,
рыская по дну, высматривал среди холмов нежнейшего ила тушку моржа, например,
недоеденную акулой и состоящую порой из настолько разложившихся тканей, что при
локальном возмущении придонной стратифицированной среды не сгнившие до конца мясные
волокна начинали струиться и волноваться среди костей трупа, как странные водоросли.
Чаще же до таких кошмаров дело не доходило.
Ярл Сигурд и в бреду оставался на бренной земле в качестве ошакалившегося от голода
полярного волка и, лежа среди тухломороженых тушек недоеденной семьи леммингов и пучков
сизых лишайников, тихо скулил, ожидая прихода инеистых великанов.
На сей раз Сигурд чувствовал, что ужин достал его крепче обычного. Он знал, что
находится на борту ладьи, в открытом океане, среди волн и звезд.
Но волны не шипели едва различимым шепотом вразнобой, а хором грохотали
регулярным прибоем. Команд рулевого гребцам как будто и не было. Не было и дружных
аханий гребцов, скрипа весел, стона с трудом поворачиваемого руля, едва различимого
свистящего шипения ветра в такелаже - не было! Ничего этого не было.
Зато отчетливо слышались громкие женские голоса, пьяные мужские крики и очень
странная, громкая, но весьма благозвучная музыка.
Чутким, еще уцелевшим участком разума Сигурд осознал, что дело крепко пахнет либо
инеистыми великанами - на сей раз на полном серьезе, - либо тяжелыми глюками пестрого
типа, перемежающимися бурной рвотой, неудержимой, до зеленой пены из носа.
Он знал, что никто не придет сюда к нему, в сарай, подчиняясь его же строжайшему
запрету беспокоить во время сна и приема пищи. В данном случае эта гарантия одиночества
скорее пугала Сигурд а, чем радовала.
Особенно он испугался, когда ему померещилось, что где-то совсем рядом голосом
Кальва был задан странный вопрос:
- Варюха? Р-р-раз под помидорчик, а?
Сигурд не знал, что надо сварить, чтобы вышла "варюха", и почему эту "варюху" нужно
быстро спрятать от других под некий "помидорчик"...
Ощущая, что светоч его разума начал гаснуть, сильно чадя и распространяя запах тухлого
мяса, Сигурд решил выйти на свежий воздух, прервав, а может, даже и кончив свой ужин.